«Кругом мрачные глыбы синих гор, прорезанные впадинами с нетающим снегом, каменные осыпи скрывают их подножие, а на вершинах лежат облака неподвижно, несмотря на сильный ветер, – суровый обнаженный ландшафт первозданного скелета Земли. И всюду камни, камни, камни – обломки окружающих гор. Прелесть маленькой картины спешно цветущих желтых маков и других растений, ютящихся между камнями.

Становилось холоднее. Пароход «Малыгин» шел во все более тесном окружении льдин уже местного происхождения, тюлени «вставали» между ними, следы белых медведей встречались на льдинах».

В.А. Ватагин. «Воспоминания»

Невесёлая картина вечной круговерти судьбы – хищник нападает, жертва убегает – изображена и на этой фреске. На этот раз жертве не повезло. То ли сытный жирный рыбный обед, то ли еще едва-едва пригревающее северное апрельское солнце сморило в сладкой тёплой дрёме тюленя, но что-то отвлекло его внимание. А медведь воспользовался слабостью и схватил добычу, прежде чем та соскользнула в гладкий темно-зеленый зев проруби.

Но и для успешного хищника охота еще не закончилась. Тюленей не просто мало, а от года к году меньше и меньше, голодных же медведей много тут бродит – надо выиграть конкуренцию с желающими подкрепиться на дармовщинку близкими родственниками. На незваный обед голодных ртов готово заявиться много, но пока появился только один.

Мизансцена проста, сурова и величественна, как всякая картина Севера. И снова горы наблюдают за тщетной суетой у своих подножий. Среди нагромождения высоких обледенелых пиков, покрытых клоками то ли низких облаков, то ли остатками тумана, широким голубым языком, словно дорогое колье из карбункула, спускается в глубокий вырез бухты ледник. Белое безмолвие, так это называется у классиков северного эпоса. В этой тишине тем большим диссонансом звучит глухое и хриплое рычание двух огромных зверей, делящих добычу. Нет, не делящих, а стремящихся отобрать друг у друга.

Паразитировать друг на друге легче и выгоднее, чем добывать пищу в Арктике самому. Как это похоже на нас. Отжать, урвать, схватить, цап-царапнуть, присвоить чужое, отобрать у другого то, что не принадлежит тебе. Хотя и своё-то едва переварить способен. А можно ведь и поделиться, а можно потом вместе заохотить новую добычу. Вместе проще, быстрее, эффективнее, добрее. Но не слышат медведи. Моё! В гневе защищает хозяин своё от чужака, рёв ярости стоит над Белым безмолвием.

В кинофильме Александра Мельника «Новая земля» происходит похожая трагедия – в экстремальной ситуации люди не могут договориться друг с другом, дичают, звереют, превращаются в животных, пожирают друг друга. Сначала в переносном, а потом в буквальном смысле этого слова.

Картина Ватагина написана за 100 лет до фильма, за век до нашего времени. Но её сакральный смысл — «Не убий!» — не перестал быть актуальным для каждого, здесь и сейчас.

Он опоздал. Закон джунглей в действии. Выживает самый быстрый, самый ловкий, самый хитрый, самый осторожный. Хрустнула веточка под мягкой, но неосторожной полосатой лапой – и твой обед несется, грациозно подпрыгивая, сквозь чащу. Но не в этот раз. Изогнув шею, олень отчаянно пытается ускользнуть невредимым. Видно как напряжены жилы, вытаращены глаза. Поздно. Тигр суров и терпелив, он долго прятался в засаде, чтобы сцапать добычу наверняка. В прыжке растопырил лапы с когтями, готовится обрушиться на хребет оленя двухсоткилограммовой массой, смять, свалить с ног, сомкнуть челюсти на мягкой плоти, обхватить последним смертельным хватом трепещущее тело оленя. Хищник и жертва сольются в объятиях, до этого остался один миг. Олень был горд и самоуверен. Тем страшнее его неожиданное падение. Он потерял всё.

Ватагин считал, что в тигре есть «суровость». Природная независимость проявляется в каждом движении этого грациозного зверя. Несмотря на внешнюю, знакомую по кинематографу, мультяшность фигуры тигра, походка животного заключает в себе элемент внутреннего скрытого напряжения и потенциальной готовности к действию. Именно это панно несёт максимальную колористическую насыщенность и живописное разнообразие, соединяя манеру корпусного письма с тонкой лессировкой фигур животных.

Дальний Восток, дикой природе которого посвящены три из восьми панно, произвел огромное впечатление на Ватагина. Здесь художник побывал в 1928 году во время экспедиции по заданию Музея народоведения, то есть спустя пять лет после издания знаменитой книги Владимира Клавдиевича Арсеньева о путешествии по тем же местам – Амуру и дебрям Уссурийского края, среди гиляков, гольдов и удэгейцев. Нет никаких свидетельств того, что Ватагин был знаком с известным произведением «Дерсу Узала», однако вряд ли такое издание прошло бы мимо него. В повести много места уделено и амбе – тигру – хозяину Уссурийской тайги. Вот как описывает встречу со зверем в тайге сам автор повести:

«Кто не бывал в тайге Уссурийского края, тот не может себе представить, какая это чаща, какие это заросли. Буквально в нескольких шагах ничего нельзя увидеть. В четырех или шести метрах не раз случалось подымать с лежки зверя, и только шум и треск сучьев указывали направление, в котором уходило животное. Погода не благоприятствовала. Все время моросило, на дорожке стояли лужи, трава была мокрая, с деревьев падали редкие крупные капли. В лесу стояла удивительная тишина. Точно все вымерло. Даже дятлы и те куда-то исчезли.

— Черт знает что за погода, — говорил я своему спутнику. — Не то туман, не то дождь, не разберешь, право. Ты как думаешь, Дерсу, разгуляется погода или станет еще хуже?

Гольд посмотрел на небо, оглянулся кругом и молча пошел дальше. Через минуту он остановился и сказал:

— Наша так думай: это земля, сопка, лес — все равно люди. Его теперь потеет. Слушай! — Он насторожился. — Его дышит, все равно люди…

Он пошел снова вперед и долго еще говорил мне о своих воззрениях на природу, где все было живым, как люди.

Не успели мы сделать и 200 шагов, как снова наткнулись на следы тигра. Страшный зверь опять шел за нами и опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования:

— Что ходишь сзади?.. Что нужно тебе, амба? Что ты хочешь? Наша дорога ходи, тебе мешай нету. Как твоя сзади ходи? Неужели в тайге места мало?

Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдет в другое место. Прождав 5 минут, старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно пошел дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться».

В ответ на предложение подстеречь и застрелить тигра, Дерсу решительно отвечает:

«— Нет, моя не могу. Моя тебе вперед говори, стрелять амба никогда не буду! Твоя хорошо это слушай. Амба стреляй — моя товарищ нету…»

Где гольд Дерсу Узала — дитя природы, и где столичный художник, лауреат Сталинской премии, академик Ватагин? Однако ж, душа и того и другого проникнута мистически-уважительным отношением ко всему живому, и даже дружба между мужчинами зависит от отношения к природе.

Благодаря «Книге джунглей» Киплинга, с тигром у большинства людей с детства устойчивая ассоциация: тигр – это Шерхан, однозначно. Хитрый, коварный, опытный, изворотливый. Опасный, в общем. А что, если нет? Что если тигр – одинокий, уязвимый, ранимый, особенно если старый. Особенно в России. Тигр обычно воспринимается в обстановке джунглей, опять же, из-за истории Маугли. И это правда, но не вся правда. У нас в музее три картины с изображением тигров. И две из них – тигр в снегах.

Мартовская дальневосточная тайга. В горных лесах стоит такая тишина, что далеко-далеко слышен хруст наста, словно кто-то отламывает гигантскую поджаристую корочку правильно испеченного французского багета. Снова и снова отламывает... Это стадо кабанов из пяти взрослых маток и двух подсвинков прошлого года пробирается с ночевки в пихтовом буреломе на кормежку в старый дубняк, проламывая затвердевший за ночь наст. Да ещё иногда слышится короткая трелька, словно две глиняные фарфоровые чашечки позвякивают друг о друга – это стайка ополовников – длиннохвостых синиц – перелетает с вершинки на вершинку в поисках скудного зимнего корма. Но это всё – где-то там, за пределами черной деревянной рамы нашей картины. Даже отъевшиеся на крупных глянцевых желудях кабаны – как объект охоты нас сейчас не интересуют. Потому что главная тема этой картины – лавстори. Садитесь поудобнее, запасайтесь попкорном, хотя… в этой истории он и так уже есть.

Её герои – пара амурских тигров. Тоже самец и самка, тоже вместе, больше никого на картине нет. Но это совсем другая история, не как у африканских львов, тут явный happy end. Да это и понятно – молодость, ей всё по колено. Тем более весна, длинные сиреневые тени, тающие снега, удовые ароматы сырой коры и мха, едкий аммиачный запашок клочьев кабаньей шерсти и такой внезапно острый запах попкорна в масле. Что это? Откуда? Если вы в отрогах Сихотэ-Алиня поймали струю такого запаха, возможно у вас проблемы. Потому что именно так пахнет метка, которую оставляет самка тигра в поисках своего партнера.

Ракурс картины немного странный, мы смотрим на тигров немного сверху – то ли с охотничьего лабаза, устроенного на дереве, то ли с противоположного склона распадка. Именно поэтому всю нижнюю половину картины занимает этот яркий весенний снег с синими пятнами следов, а верхняя часть холста отведена двум главным полосатым персонажам.

Здесь, в окоёме картины, всё уже случилось. Они друг друга нашли. По следам или запаховым меткам, не важно. Важно то, что пара тигров готовится к брачному сезону. Самец справа крупнее, самка помельче, но тоже изящная. Тигр наклонился и вылизывает языком бархатную шкуру тигрицы. Художник ловко передал скупыми средствами – позами животных, стоящими встречь друг к другу, голова самца развернута и нависает над самкой, её голова склонена вниз, да и всей обстановкой тихого солнечного мартовского дня – что обоим тиграм нравится всё, что происходит. Ну и нам тоже))

Хотя, постойте… нам не все нравится, а уж тиграм – тем более. Ведь на картине указан год её написания – 1936. У-у-у… с тех пор много воды в Амуре утекло. Умер уже гольд Дерсу Узала, который уважительно разговаривал с тигром-амбой, встретив того на тропе, путешествуя с русским исследователем Дальнего Востока Арсеньевым. Да и сам Владимир Клавдиевич уже давно умер. Некому защищать и уважать дикую природу, писать о ней книжки, которыми зачитывались целые поколения. Какие такие поколения? Поколения – это проект будущего, а у нас нет никакого проекта. У нас есть план. Суточный план вырубки сибирской тайги. Нет, не пятилетний. Что будет через год, месяц, да даже неделю, – об этом мы не задумываемся. Нам сегодня надо отправить своему большому Восточному соседу деловую древесину. А тигры? Ну, им просто не повезло. Они не вписались в рыночную экономику просветленного потребителя. Ведь потребитель не читал ни «Маугли», ни «Дерсу Узала». Зачем ему это?

Наедине с главным хищником планеты. Тревожность

Вторая картина с полосатым висит в кабинете директора музея, посетители её не видят. Но здесь уже нет Согласия. Здесь – Тревожность. Она и на картине, и и в глазах и во все напряженной позе тигра. Куда податься? Везде неизвестность, опасность. Сейчас это не охотник, это жертва. Главный хищник планеты скрадывает верховного хищника. Тигр изображен на фоне невысокого холма, поросшего редким кустарником. Что там, за его гребнем – тигру тоже неведомо. Возможно, это последний туранский тигр, который истреблен окончательно и бесповоротно в середине прошлого века в Центральной Азии. Последнее его прибежище – особый ландшафт в месте слияния рек Вахш и Пяндж. Тугаи – плохо проходимые кустарниковые заросли в поймах азиатских рек. Тут можно спрятать армию Чингис-Хана, не то, что десяток тигров. Но люди и их «оптимизировали». Не осталось туранских тигров, только картина в кабинете директора Зоологического музея и шкура с деревянной биркой в хранилище отдела териологии. Шкура последнего туранского тигра, убитого пограничниками – так на этикетке и написано.

Это грустная история…

Закрыть её в квартире, а ключ положить под коврик снаружи. Чтоб не шастала по своим шоппингам, маникюрнным салонам, девичникам, да вечеринкам, а об детях бы заботилась. А то нарожала… И всё время норовит слиться от обязанностей. Тыжмать!

Можно это еще назвать домашней тиранией и насилием над свободой личности сильной и независимой самки, это смотря под каким углом рассматривать ситуацию.

Но факт остается фактом, птицы-носороги для гнезд выбирают дуплистые деревья, и после короткого периода любви твердо – во всех смыслах – замуровывают будущую мать семейства в дупле. Дырку замазывают глиной так, чтобы кроме кончика клюва в оставшееся отверстие ничего не пролезло. Да, радикально, и что?

Да, с гигиеной в этом гнезде так себе, что поделать. Удобства внутри номера, но это скорее минус сразу две звезды, чем условия класса люкс.

И теперь получается, что выживание самца является ключевым моментом жизни всего уже многочисленного, копошащегося внутри замурованного дупла потомства вместе с самкой. Изнутри они выйти на свободу без посторонней помощи не способны.

Не для того ли и клюв такой у птиц-носорогов, чтобы, когда придет время, взломать бункер со своим уже многочисленным семейством, которое пробудет потом с родителями следующие полгода, осваивая навыки самостоятельной жизни.

— Милый, то что ты запер меня внутри, ещё не означает, что мы не поедем знакомиться к моей маме!

— Дорогая, ты просто не понимаешь, это – другое! Это всё ради твоей же собственной безопасности. Это отличная защита от хищников, а о еде не беспокойся, я организую регулярную доставку из Вкусвилла свежих плодов и других деликатесов, вроде ящериц, лягушек и птенцов других птиц. Тебе сейчас важно белковое питание и витамины. И минимум волнений!

— Что-то мы не с того начали, дорогая, давай попробуем снова, с чистого листа. Давай начнем с доверия, а закончим ответственностью.

Вот скажите честно, положа руку на сердце — какая из вас на такое решится? Вот чтобы на два месяца замуровать себя в дупле с мелкими спиногрызами без каких-либо средств к существованию? Без семейного психолога, материнского капитала, службы опеки и тем более без адвоката по делам семьи и материнства?

Дурных нет…

А самка птицы-носорога доверяет. Полная… Полная зависимость от супруга! Вот что он принесет, то она и кушает, тем и кормит. И посмотрите, как… КАК она на него смотрит из этого дупла. Изогнув длинную грациозную шею, снизу вверх, глаза в глаза. Го-о-о-споди! Пошли мне такой взгляд! Пожалуйста! Влюбленные глаза! Руку за такое отдам!

А вот если с другой стороны рассмотреть. Девчонки, в чем счастье нашей бабьей жизни? Чтоб был красивый, богатый, фигуристый, накачанный, с кубиками вместо отвислого пуза? Н-е-е-е… Я вам скажу: главное — терпеливый и ответственный. Вот всё, что для счастья нужно. Как самец птицы-носорога… В принципе, он, конечно, хорош! Он брутален. Не в прямом смысле этого слова — грубый, невежественный, тупой, не развитый – нет, а в смысле… крутой… Ну вот он крутой! Один! Тащит на себе – ВСЁ! В самом прямом буквальном смысле. И в магазин, и на работу, и в банк за ипотеку заплатить, и постирать себе и погладить, и машину в ремонт отдать, и огород полить… Всё на нем, на отце и муже. Доверие рождает ответственность.

Он независим и нагл, но забавен – голова лысая, с редкими пушинками на затылке, которые смешно шевелит ласковый теплый африканский вечерний ветерок. Поначалу он производит впечатление довольно милой старушки-божьего одуванчика. Сквозь желтоватый пушок просвечивает морщинистая, в многочисленных складках и старческих серых пятнах, кожа. Впереди болтается, тоже весь в складках, кожистый розовый мешок. Если он не двигается, то стоит, словно сильно ссутулившись. Но это впечатление некоторой придурковатой отстраненности очень и очень обманчиво.

Палец в клюв марабу – а это он, самый крупный африканский аист – лучше не класть. Потому что клюв у него огромный, мощный, если потребуется, ка-а-ак даст им, мало не покажется никому. Вся его фигура такая солидная, спокойная, не суетливая. Он совершенно уверен в себе. И есть от чего. Это профессиональный работник сферы ритуальных услуг Африки. Работник года, можно сказать. Он медленно, не торопясь, осматривает окрестности – в Африке спешить не стоит. Вот где-то вдалеке, в неясной поволоке дрожащего полуденного марева появилась группа парящих белоголовых сипов – они первые замечают на бескрайних просторах саванны падаль. То ли погиб едва родившийся теленок антилопы гну, весь в липких родильных пленках, то ли умер от старости слон со сломанным правым бивнем, или гиены с хохотом снова что-то утащили у львов-ротозеев. Любое тело в саванне достойно того, чтобы расправить двухметровые черный крылья, сделать короткий разбег на нелепых длинных ногах, и подняться в воздух. Марабу прекрасно летает для своего почти полутораметрового роста и в целом неуклюжей фигуры. А уж когда прибудет на место, не даст спуску никому.

Марабу изображен на картине В.А.Ватагина в компании других аистов. Здесь, на берегу вечерней реки кроме него собрались, видимо на ночёвку, седлоклювый аист ябиру и африканский клювач. Это прям готовая банда во главе с крёстным отцом – марабу. Да и кликуха подходящая для криминального авторитета. Э-э-э, Марабу, ты что, рамсы попутал?

Физиономия марабу индифферентна. Покер-фейс. Но клюв определяет все! И вот судя по клюву и взгляду, этот марабу – вылитый Роберт де Ниро. Ну просто вылитый! Но уже не тот, что на излете карьеры, в «Дедушке легкого поведения», а вот скорее где-то на своем голливудском пике, когда на афишах его в основном именно в профиль показывали. Нет, ну просто поразительное сходство.

И вот где тут композиционный центр картины? На кончике носа Роберта де Ниро, конечно, ну то есть на кончике клюва главного марабу. Остальные четыре персонажа показаны так, словно они идут на поклон к главному, к Крестному отцу. Хотя он расположен не на переднем плане, его фигура самая крупная, массивно серая, он уверенно и основательно стоит на крепких прямых ногах. Это единственный персонаж, фигура которого не изломана, который задает и держит вертикаль картины, в отличие, например, от обоих аистов-ябиру, один из которых вообще сидит коленками назад, а второй – словно католический епископ на аудиенции у папы римского – подобострастно подходит под поцелуй рубинового перстня или папской атласной туфли.

На картине марабу–Крестный отец показан в профиль. Вам кажется, что вы смотрите на изображенное существо. И часто оно словно знает это, позволяет на себя смотреть, добивается, чтобы на него смотрели. Таковы, например, все кошки, что львицы, что ягуары. Им нравится, когда на них смотрят. И это выражают все их портреты. Изящность движений чувствуется даже в статичном рисунке. Они так царственно и грациозно показывают совершенство своего тела, подставляют себя восхищенным взорам. Им нравится, что они нравятся. Они разыгрывают комедию собственного существования, смысл которого – знать, что на тебя смотрят, заставлять на себя смотреть, нарочно привлекать к себе общее внимание. Глядеться в глаза зрителя и видеть там только лишь своё отражение, ничего более.

Но то кошки. А перед нами – сутулый мрачный марабу. И с ним всё совершенно по-другому. Не вы разглядываете его, а он вас. Хотя даже вроде бы и не смотрит в вашу сторону. Но его взгляд всё контролирует. Он – центр, который собирает линии всех остальных участников этой сходки. Он собрал эту малину, создал вектор общего призыва и действия, он молча обращается ко всем участникам, молча они его слушают. Именно этот общий призыв, а не деревянные рейки рамы, не дает композиции и сюжету разваливаться, рассыпаться, разбегаться и разлетаться. Пускаться наутек. Он их во как, вот здесь вот держит! Это не простое сочетание случайных персонажей, здесь общая идея, смысл, точнее, заговор...

Мы не знаем, что они там задумали, но они точно что-то задумали. Может, вовсе и не на ночёвку они собрались на илистом берегу этой вечерней реки, а вынашивают какие-то криминальные планы. Да судя по выражениям их лиц, не веселую вечеринку они затевают. Нам не видно, что происходит слева, за краем картины, куда устремлен взгляд марабу. Может, лежит там на мелководье речной лагуны кверху лапками дохлый бегемот, которого он первым обнаружил. Такого подарка судьбы все давно ждали. Это как сорвать крупный куш, хватит надолго. Но одному с такой тушей не справиться, тут нужен коллективный разум. Нужна организованная преступная группировка. Вот и собираются к своему пахану Марабу братки – Ябиру, Клювач, Разиня и Молотоглав и пара младших братьев на подхвате. Ну, чем не воровские кликухи? И хорошая же компания подобралась!

Дикая, необузданная, живая. Чувственная. Непоседливая, свободолюбивая. Взбалмошная, непредсказуемая, дерзкая. Трогательная. Стремительная в своих порывах, непокорная, как и степной ветер, который закручивает и несёт сухость выцветших трав с равнин куда-то к далёким, дрожащим в мареве лиловым горам. Чёрные глаза её затуманиваются, когда часто и подолгу смотрит сквозь горизонт на низкие отроги и главный хребет в снежных пятнах.

Сейчас они недостижимы, едва видны, сейчас не до них – пришлось откочевать с детёнышами на речные сочные зеленые луга.

Рыжая. Масть рыжая, а грива – иссиня-чёрная и жесткая, как стерня под копытами. Здорово бывает на всем скаку мотнуть непокорной копной спутанных диких волос, запрыгать, забрыкаться, завертеть головой и хвостом, таким же черным, как и грива. Вспомнить все безумства беззаботной молодости. Как неслись вдвоём галопом, прижав чуткие мягкие шерстяные уши и вытянув в прямую звенящую струну поджарое мускулистое тело в витках толстых жил, наперегонки с суховеем, над ковыльной равниной. Все равно куда, на кураже, лишь бы струна не фальшиво звучала.

Лошадь Пржевальского. Дикая, необузданная, живая. Пока ещё живая. От нас зависит, будет ли она бегать по зеленым сочным лугам, сейчас это вымирающий вид, с ней надо поосторожнее, норовистая она, недоверчивая к чужакам.

Mirabilis elationes maris – Сильные волны морские. Псалом 92, 3-4

Самый дальний, темный угол Верхнего зала музея. Над витринами с китами. Или, как сейчас их требуют называть – китопарнокопытными.

Неспокойное море, высокая океанская зыбь поднимается, заслоняя мрачный штормовой горизонт с беспорядочно и бессмысленно бегущими в разные стороны лиловыми облаками. Точка, с которой мы смотрим на происходящее, расположена очень низко, между острыми гребнями прозрачных валов, как их любит изображать Айвазовский. Вздыбленный простор Тихого океана, черный гористый пейзаж, который видит капитан со своего промокшего, накренившегося мостика. А может быть это точка зрения кого-то, кто терпит в море бедствие в протекающей ободранной деревянной шлюпке без весёл, и перед ним разворачивается эта величественная и ужасная одновременно, картина невыносимо пустынного, нестерпимо равнодушного океана. Нет в нём жизни. Хоть волком вой, хоть совой кричи. Не будет тебе ответа. Нет в нём жизни, которая могла бы помочь тебе сохранить свою жизнь в мрачной безбрежности. И одновременно океан в бесконечном своём движении – символ жизни. Океан – дающий жизнь, и её забирающий.

Слабый солнечный луч, едва пробившись, растолкав бегущие по низкому небу облака, подсвечивает изумрудную воду. Как надежда на спасение терпящих бедствие, до рези в слезящихся воспаленных красных глазах всматривающихся в горизонт между плящущих в полном беспорядке зелеными волнами – парус, корабль, дым, земля? И вдруг, вода буквально вскипает вокруг шлюпки – группа небольших дельфинов – морских свиней – выскакивает, чтобы вдохнуть свежего морского воздуха и снова провалиться в небесный аквамарин в погоне за стаей розовых кальмаров.

Ты не один! Держись, брат! Мы тут рядом, мы с тобой…

Когда идёт дождь, когда в глаза свет

Проходящих мимо машин и никого нет

На дорожных столбах венки, как маяки

Прожитых лет, как ты в пути

Третью жизнь за рулём, три века без сна

Заливает наши сердца серым дождём

И кажется всё по нулям — кислород и бензин

И с кем-то она, но всё-таки знай: ты не один

Ты не один

Ты не один

Мы не одни, друзья, посмотрите, сколько нас

Ветви старых дорог хлещут тебя по лицу

Нас гоняет по свету ветер и рок

Золотая листва, полыхая огнём

Вместе с верностью рвётся к концу

Лишь ночной чернозём, чернозём

Да в небе звезда

Ты не один

Ты не один

На дороге туман, нам мерещится дым

Ты уехал за счастьем, вернулся просто седым

И кто знает, какой новой верой решится эта борьба

Быть. Быть на этом пути

Наша судьба

Ты не один

Ты не один

ДДТ

Не Айвазовский, конечно, но сцена динамичная.

Сюжет этой картины показывает примерно третью стадию диалога старика, старухи и Золотой рыбки–Морской царицы. Когда наши Пушкинские пенсионеры – старик со своей старухой – уже совсем потеряли берега этого самого синего моря в стремлении использовать свалившиеся на них возможности социального лифтинга. Ну, надо все-таки по средствам и возможностям как-то жить, ограничивать свои потребности, такую-то уж ипотеку с нашими пенсиями не потянуть, чтоб дворец в Геленджике отгрохать, да еще и с прислугой. Это уж чересчур. Ну построит она вам его, а как содержать?

Совсем уж придушили бедную золотую рыбку, как и тихоокеанский орлан на картине, сжавший что есть силы своей ярко-желтой лапой с черными когтями бедного лосося–кижуча.

Так, что у нас тут?

Есть море. На море не ладно.

Море вздулось, на море бушует буря, да такая, что небо черным-черно, ветер с запада подгоняет облака, и волны ходят, похожие на горы, увенчанные белою пеною, и ударяются о скалистый берег, и видны вдали на горизонте корабли, которые раскачиваются и колыхаются на натянутых якорных цепях. И нет средь туч ни единого просвета.

Ещё есть рыбка. Рыбка не простая, а золотая. Это если в супермаркете ценник посмотреть. И рыбке, если так уж прямо говорить, совсем худо. Концы она отдает, можно сказать. Прижали её, дальше некуда. Помирает рыбка-то! Лежит на берегу у рыбака в лапах.

Да! Есть берег. Берег неприветливый, скалистый, пустынный. Больше сказать про него особо нечего.

И есть рыбак. И судя по тому, как ведет себя стихия моря, это уже как минимум третий, а то и четвертый подход рыбака к золотой рыбке со своими просьбами.

Вот идет он к синему морю,

Видит, на море черная буря:

Так и вздулись сердитые волны,

Так и ходят, так воем и воют.

Не удивительно, что море бесится бурливо, закипает, поднимает вой во всех болтающихся на ветру снастях, хлещет на пустынный скалистый берег и разливается грохочущим прибоем на скалах в своем шумной беге. А на берегу вместо дядьки-черномора и витязей в горящей как жар чешуе, стоит огромная хищная птица с оранжевым клювом и стильным нарядом: хвост, «штаны» на желтых лапах, и плечи — белые-белые, а остальная окраска темно-коричневая, как хороший дорогой горький швейцарский шоколад. Вот такой у нас тут стильный образ рыбак.

Нет, ну правда, жили себе спокойно, нормально, терпели, не роптали. Стирала самозанятая старуха в своем корыте растресканном стариковские портянки, старик на берегу босиком ходил со своим неводом, сети драные чинил, которым лет уж как ему самому, в общем, материальная база там у них давно не обновлялась. Ишачил в одиночку, как индивидуальный предприниматель последние 30 лет небывалого расцвета и возрождения, вставал с колен вместе со всей той далекой, но дикой страной. Чего, спрашивается, людям не хватало-то?

И тут с запада, не иначе, заявилась рыбка-искусительница. А откуда еще така красавица могла залететь? В наших пределах таких отродясь не видывали. Повертела своим хвостом перед стариком, как Барби белобрысая, длинноногая, вот у него и взыграло ретивое, как у царя Гвидона, захотелось ему… да и сам не знает уже чего ему там захотелось. Да и бабку свою искусил – рыбку я, мол, поймал, глянь, какую. У старухи глаза-то и разгорись от небывалых открывающихся возможностей и перспектив социального лифтинга и удовлетворения запросов образованного потребителя.

И вот рыбка. А вот така ли уж она вся из себя благородна, да и бескорыстна? А не является ли она агентом влияния недружественных партнеров? Тлетворное влияние чуждых нам ценностей не так уж и просто распознать. Если она такая могучая, да всесильная, буквально чудеса творит, почему она вдруг попалась в дырявый невод низкоквалифицированного социального аутсайдера? Вот рассудите, почему вдруг рыбка попадает в невод? Она что, дура полная? Стари-и-к! Один старый немощный рыбачок с каким-то древним, допотопным промысловым орудием лова — дырявым неводом? Странно… Очень странно. Похоже на не очень удачную попытку внедрения.

И тогда, какая тут, собственно, благодарность? Ну отпустил и отпустил, на какую уху она ему сдалась, спрашивается – ни кожи, ни рожи у этой золотой рыбки, даром что хвост. И что за странная благодарность — если уж ты благодарен, то благодарен до конца, а если испытываешь гнев и раздражение от того, что тебя просят такую малость? Если ты Владычица морская, то фигли тебе дела на этой суше — да хоть папой римским старуха захотела стать — как и есть в оригинале сказки у братьев Гримм — тебе то что?

И во что еще странно… А почему эта ваша рыбка так легко соглашается на все причуды старухи? Почему не остановилась уже на втором пункте этого амбициозного социального запроса — об элитной жилплощади? Ну и хватит кажется — пентхаус за спасение-то? Они за всю жизнь такого не то, что не заработали бы, да ничего подобного и не видывали на своем бреге морском, скалистом. Осчастливила, нечего сказать, как президент на прямой линии. И раз ты такая умная, почему сразу не окоротила, не образумила, почему выполняла все дурацкие причуды старухи? Специально, чтобы искусить бедного старика.

И почему, собственно, волнуется море все больше и больше, если рыбка, вся такая бескорыстная, вся такая эмпатичная, покорно исполняет всё более и более взбалмошные желания глубинного народа? Море — стихия никому неподвластная, это божественная сущность, которая намекает людям на то, что они зарываются в своих амбициях. Лукавая рыбка намеренно затягивает людей в грех гордости и тщеславия, мшелоимства и зависти, все больше и дальше предлагая им никчемные земные блага, обольщая и затуманивая им разум искушением сверх потребительства. Не нужнО это нам! Это не в наших духовных традициях! Но простой народ не может устоять перед призраком богатства, инфантильный старик оказывается не способен проявить силу воли и противостоять искушению своей одурманенной культом консумеризма жены.

Мораль сей басни такова: это история о потерянном рае.

Рыбка — змей–искуситель.

Образ старика — это прародительница Ева, которую на счет раз развел лукавый, на этот раз в образе рыбки.

Старуха — это Адам, который повелся на предложение Евы стать как Боги (в оригинале сказки Гримм последняя воля старухи — стать Господом Богом)

И что в итоге? Адам сидит у разбитого корыта – изгнанный из рая, оплакивая и принимая опыть свою жестокую горькую судьбу.

А мораль такова: надо смолоду ходить по естественнонаучным музеям, повышать свой культурный и образовательный уровень не для того, чтобы становится просвещенным потребителем, а для равития критического мышления и умения выстроить правильные отношения с окружающим миром, в том числе и со своими близкими.

Во чего нагородил, на картину с белоплечим орланом и лососем глядючи…

В традиции храмовых росписей западная стена посвящена сцене Страшного Суда. Сюжет этого изображения вроде бы прост по смыслу и сложен по композиции. Как правило, это многофигурные картины с кругами ада, многочисленными и разнообразными грешниками и всяческими формами их изощренного мучения соответствующими персонажами, призванные ужаснуть зрителя и удержать от совершения грехов в жизни земной. А также к тому, чтобы покинуть помещение, в котором он внезапно оказался.))

При чем же тут сайгаки и степь? Мы же хотим выявить метафизический смысл этой фрески! Попробуем…

Степь на фреске Ватагина – это бесплодная земля, иссохшая без животворящей влаги, как душа грешника, тоскующая по росе Божественной благодати. Живая тварь, словно сорвавшееся в паническом бегстве стадо, мечется по этой пустыне, не находя пристанища, пищи и прохлады. Суетна жизнь грешника. Вспоминаются первые строки самого первого псалма Давида – «Не тако, не тако нечестивии, но яко прах от лица земли…». Только прах и пыль поднимается за стадом сайгаков, а сам облик этих животных напоминает образы нечистой силы – рога, копыта, странные, носатые, искаженные морды… Чем не аллегорическая картина Страшного суда?

Кажется, что чувствуешь привкус пыли на губах, песок скрипит на зубах, ступнями ощущаешь, как вибрирует пол фойе, словно вдалеке по мосту идёт груженый товарняк и колёсные пары стучат на стыках рельсов. Куда несетесь? Везде беда… Ведь на дворе эпоха освоения целинных земель, и по призыву партии комсомольская молодёжь Советской страны тысячами валит в североказахстанские степи, чтобы распахать их для нужд социалистической родины.

«Степь чем дальше, тем становилась прекраснее. Тогда весь юг, все то пространство... было зеленою, девственною пустынею... Ничего в природе не могло быть лучше; вся поверхность земли представлялась зелено-золотым океаном, по которому брызнули миллионы разных цветов... занесенный Бог знает откуда колос пшеницы наливался в гуще... Воздух был наполнен тысячью разных птичьих свистов. В небе неподвижно стояли ястребы, распластав свои крылья и неподвижно устремив глаза свои в траву. Крик двигавшейся в стороне тучи диких гусей отдавался бог весть в каком дальнем озере. Черт вас возьми, степи, как вы хороши!»

Н.В.Гоголь. «Тарас Бульба»

Новое поколение преобразователей природы сейчас вплотную займется этим золотым океаном. Колос пшеницы, занесённый Бог знает откуда? Заколосится не один, а миллиард колосьев. Правда, не останется ничего больше, кроме пшеницы: не будет птичьих свистов, не будет цветов, ястребов. Тучи гусей? Не-е-е-т, уже нет. Про сайгаков Николай Васильевич умалчивает, видимо, уже в те времена с ними было не всё так хорошо. А уж сто лет спустя – и подавно. Плоская и бурая, как пригоревший блин на сковородке неумелой хозяйки в первый день масленицы, равнина – вот все, что осталось сайгакам. Да ночные преследования на грузовиках ГАЗ-66 с пьяными строителями коммунизма с ружьями в кузове.

Вот и несется на картине Василия Алексеевича испуганное стадо неизвестно куда, словно русская тройка – только «видно вдали, как что-то пылит и сверлит воздух». Да орёл-могильник спустился и сузил круги над мертвечиной.

Предположительно впечатления для сюжета этого панно Ватагин получил в заповеднике Аскания-Нова в 1927 году. Вот как сам он об этом пишет: «Впечатления от Аскании были новы, сильны и поразительны! Впервые я увидел стада антилоп, бизонов, зебр и страусов, свободно пасущихся в степи. Тогда еще Аскания сохраняла традиции ее основателя Фальцфейна – богатого любителя животных и природы. Он приобрел многие сотни десятин целинной причерноморской земли и организовал уголок Африки на юге России. И никаких практических целей. Все строительство на основе любви к природе».

Никаких практических целей… Каким контрастом звучат эти слова в нашем теперешнем времени, когда даже заповедники нещадно эксплуатируются так называемым экологическим туризмом, вместо эталонных резерватов нетронутой дикой природы становясь кормовой поляной для инвесторов.

Да принесут горы мир людям и холмы – правду.

Псалом 71:3

Он красив и строен, несмотря на возраст. Он всегда впереди. Он лидер. Он опытен. На голове огромные закрученные шершавые рога весом под тридцать килограммов. Горы – его дом. Так его и зовут – горный баран или архар. Но на всякого архара найдётся свой снежный барс. Ловкий, незаметный, терпеливый, невидимый ниндзя гор. Невидимый, потому что пепельно-серая окраска растворяется в рисунке сухих камней азиатских горных кряжей. Остался последний прыжок. Архар ничего не подозревает, не видит, не чует барса. Ветер дует в другую сторону и относит запах хищника. Всё предрешено. Завтра восход солнца в этих хребтах встретит новый вожак гарема из 10 самок. Может быть именно из-за них-то и потерял осторожность старый самец, слишком погрузился в раздумья о продолжении рода.

Передний план картины темный, солнце уже давно покинуло этот глубокий распадок жестоких страстей, в котором происходит извечная борьба жизни и смерти – жертв и хищников, победителей и побежденных, хитрости и коварства, боли и страдания.

Ярко освещенные вершины царят над мелкой суетой примитивной формы жизни на своих бесконечных склонах. Горы – высшая форма существования материи.

Горы, как чистое сияние вечного разума, олицетворяют ту высоту, на которую должен подняться человеческий разум, пройдя каменистыми, бесплодными ущельями житейских необузданных страстей. Навсегда оставить их внизу перед последним переходом к горным пикам. Подъём будет труден, но только там, на высотах Света всякая душа живая может напитаться им и сама стать светоносной.

Или вот история любви. На небольшом холме перед бескрайним пустынным пространством африканской саванны – лев и львица. Ветреный пасмурный серенький денёк. Пейзаж уныл, скучен и окрашен в бурые краски пожухлой слоновой травы, стебли которой как бы смешиваются с косматой грязно-бурой гривой старого льва. Приглушенные пастельные тона грозового неба создают настроение меланхолии. Растрёпанная и вся какая-то беспорядочно взерошенная фигура животного с запутавшимися в шкуре соломинками усиливает чувство тревожности. Грустные мысли наводит не только порывистый ветер на картине, но и напряженные позы зверей. Лев безысходно рычит или даже скорее воет куда-то в далеко и надолго. Его еще ладная, мускулистая фигура вытянулась словно вслед за тем, кому он посылает свой вопль. Неладно что-то у них со львицей. Какой-то раскол, раздрай и разлад случился. Может, ему пора уйти, он стал стар и слаб и больше не может охотиться. Хотя, говорят, что в прайдах основную добычу приносят как раз львицы, а не львы. Может, его способность продолжать львиный род подошла к логическому концу. Таков печальный итог. Сколько можно, с другой стороны? И так вся саванна вокруг наполнена его потомками, их глухой и мощный рык доносится до его слуха по ночам. И это приятно. Лев чувствует этот свой внутренний беспорядок, но пока еще держит это в секрете от львицы, его внутренняя тоска по молодости прорывается долгим безысходным и безответным низким зовом в бесконечные пространства африканской саванны, в которой он столько лет был альфа-самцом.

Я бы назвал картину «Прощание с прайдом». Чем не сюжет для полнометражного фильма? А, да, такой уже сняли – «Король лев».

По рогам встречают…

В прозрачных осенних широколиственных лесах Приморья только стук падающего на землю маньчжурского ореха нарушает тишину замершей в ожидании первого снега тайги. В этом таёжном угомоне далеко разносится странный гортанный рев. Самцы марала призывают самок и приглашают соперников померяться силами ради возможности внести вклад в генофонд популяции. Тестостерон зашкаливает, глухие удары далеко-далеко разносятся по бесконечным затихшим хмурым падям. Обитатели уремы прислушиваются, всем интересно, чем закончится схватка. Особенно самкам. В конце концов, им в первую очередь важно, чтобы производитель был в силе, а не молодняк какой-нибудь необученный вышел победителем – ни от тигра не защитить, ни тропу к солонцам в глубоком снегу проложить.

Бьются самцы маралов за право первой ночи, аж треск стоит по дальневосточной тайге.

Есть саблезубые тигры, а есть саблерогие антилопы. Есть овцебыки, а есть сернобыки. Вот если взять сернобыка и саблерогую антилопу, то получится – орикс, потому что это одно и тоже, это всё названия одного и того же животного.

Жить можно и на минималке. В смысле, условий проживания, ЖКХ там, продуктовая корзина, социальные пособия, пенсия, ОМС... Всего этого в бесплодных полупустынях юга Африки нет. А ориксы там живут, и ничего…

Но сейчас что-то не так, что-то случилось, какая-то беда, не то несчастье. Все смешалось в холмистой кустарниковой саванне. То ли какой-то переполох в прайде львов, или бегемот наступил на хвост крокодилу, или в стаде слонов у самца внезапно случился муст. Слониха объявила, что не может жить с ним в одном национальном парке. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими слонами, и всеми остальными обитателями саванны. Слониха со слонятами, как потерянные не выходили из густого леса, слон третий день терроризировал ближайшие окрестности. Бегемоты таки окончательно поссорились с крокодилами и ушли в другое болото. Антилопы гну как с цепи сорвались и набычившись носились, брыкаясь направо и налево. Даже самые крупные антилопы канны, забыв степенность и свойственную им солидность, запрокинув головы бегали по холмам, мотая своими шейными складками. Что ж говорить о грациозных сильных ориксах, пара которых, словно обезумев и запрокинув свои огромные острые рога за спину, мчалась, вытянувшись над сухой травой.

Муст очень заразительное состояние, возможно он передается воздушно-капельным путем… Иначе не очень понятно, почему именно эта картина единственная в галерее образов животных Ватагина наделена такой необыкновенной стремительной динамикой.

Слон – он как дерево. Большое старое, одиноко стоящее на лесной поляне дерево, к которому ты благоговейно подходишь, уже издалека склонив голову. С уважением к его возрасту протягиваешь осторожно руку, прикасаешься к твёрдой растрескавшейся коре, скользишь пальцами по жилам-трещинам, охватываешь, как женский стан. Сначала осторожно, потом уверенней обнимаешь, соприкасаешься ладонями, переплетаешь пальцы… Потом уже только поднимаешь голову, встречаешься глазами. На тебя смотрят. Длинные, жесткие и лохматые черные ресницы слона.

Повезло, если это не самец во время муста. Впрочем, во время муста к слону так просто не подойдешь. Во время муста от слона надо бежать как можно быстрее и дальше. Или залезть на большое дерево, к которому вы поначалу так благоговейно подходили. Вот оставить это благоговение и быстрей, быстрей, прямо в ботинках, по ветвям вверх. Главное, чтобы дерево было достаточно большим, чтобы слон его не повалил. А такое во время муста регулярно случается.

Что ж это такое – слоновий муст? Попросту говоря это означает, что слон – в «охоте», иначе говоря, ищет самку.

Далекий остров в Восточно-сибирском море. Остров Умкилир, что по чукотски означает «остров белых медведей». Умка – это белый медведь, значит, любимый мультик детства… А на картах он называется островом Врангеля – знаменитого полярного исследователя…

Картина выполнена в темных тонах, в которых любил писать Василий Алексеевич Ватагин. Белых медведей в кадре нет. Пока. Но главный герой сюжета не менее мохнат, монументален, угрюм и молчалив. И готов постоять за себя. Три взрослых самца в напряженных позах смотрят прямо вам в глаза, в упор. Взгляд неприязненный, глазки злые. Кого они там видят, на вашем месте? Полярные волки обложили стадо с детенышами со всех сторон? Белый медведь подошел слишком близко? Или… ты, человек с ружьем? На Севере кругом опасности. Вон какой суровый ландшафт на заднем плане – кочковатая каменистая тундра, с клочками бурой растительности, лишь накипные лишайники покрывают тонкой коркой крупные плиты серого базальта. Угрюмые заснеженные горы, зябко скрывающиеся в полосах вечно изменчивого белесого тумана. Глубокий пролив Лонга с голубыми льдами на темной воде, отколовшимися от ледника. Где-то шумят внутри его массивного грязно-белого тела невидимые водопады. Движение земли и воды находится здесь в вечном антагонизме, здесь все время что-то совершается или что-то собирается происходить: бесконечная игра света и тени, череда туманов и солнечных пятен, перемещения панциря ледника и льдин, плавающих по заливу. Картина в стиле Рокуэла Кента. Только человека здесь нет. Ему тут не место.

Стоит только на минуту расслабиться, и если не хищники, так неласковая среда обитания быстро с тобой разделается. Слабый тут не продержится долго. Но вот к испытанию Крайним Севером эти животные как раз полностью готовы. Овцебыки – суровые выживальщики Арктики. Но есть секрет – надо сплотиться. Стадо – вот твоя единственная возможность выжить, в одиночку у тебя шансов нет. Держись коллектива, держись своей семьи. Социум, даже если вокруг тебя сплошь овцебыки, это сила.

Но не только это. Когда смотришь на ландшафт, который не ограничивает твое пространство ближайшими пятьюдесятью метрами, а на Севере это практически всякий ландшафт, понимаешь и проникаешься осознанием необъяснимой, метафизической связи сложного бытия всех вещей, живущих вокруг. Начинаешь понимать, что ты встроен в некий всемирный общий ритм, общий отсчет времени. В таких местах происходит ослабление интереса к житейским мелочам и обстоятельствам, вместо познания мысль постепенно растворяется в созерцании. Вмешиваться в этот ритм не стоит, нужно просто в него влиться, приобщиться. 

Созерцает ли овцебык суровые ландшафты Севера? Я не знаю. Ох, и тяжеленный же у них череп с рогами. Килограмм 20 весит, есть у нас в коллекции пара штук из зоопарка. Выглядит он странно. Рога занимают большую часть черепа, они плотно облегают лобные кости черепа, словно женская прическа бубикопф по моде 20-х годов, короткая, озорная, с разведенными в стороны острыми рожками. И даже не совсем понятно, откуда они собственно, растут. Это какой-то средневековый бацинет тяжелой пехоты, а не череп. Брутальный высокоширотный парень овцебык – один из последних осколков ледникового периода, мамонтовой фауны.

Непокорная голубая волна все бежит, все бежит, не кончается.

Море Белое, словно чаша вина, на ладони моей качается.

Я все думаю об одном, об одном, словно берег надежды покинувши.

Море Белое, словно чашу с вином, пью во имя твое, запрокинувши.

Неизменное среди многих морей, как расстаться с тобой, не отчаяться?

Море Белое на ладони моей, как баркас уходящий, качается.

Б. Окуджава, обработка ББС

Стоило ли писать картину, если бы это был произвольно выхваченный фрагмент окружающей действительности? Хотя, если осмотреться, то действительность нас действительно окружила, фрагментировала, атомизировала и поместила в строгие функциональные границы, рамки нашей собственной жизни. Разве вокруг нас будоражащая голову благоухающая сухими терпкими травами степь? Или задумчивые, влажные, пропитанные туманами буковые горные леса Кавказа? Или хотя бы плоский берег Финского залива с острым запахом гниющих водорослей? Или валуны Белого моря, все в белых шишечках балянусов, закрывших свои створки на время отлива? Признайтесь, ведь мы бы хотели именно этого – пронзительной степи, бескрайнего моря, домашнего залива, лохматых гор, а лучше всего — беломорских гранитных валунов, а не вот это всё…

Что ж… тут хотя бы музей и в нем картина, изображающая Белое море… И поскольку картина заключена в прямоугольную раму, то у неё есть композиционные центры. Центр геометрический – он возникает на пересечении диагоналей прямоугольника картины. И ядро, а то и не одно, которое создает структура сюжета — цветом, расстановкой фигур и их взаимным движением. Все, что художник поместил в раму, побуждается им к совместной деятельности, а композиционный центр задает вектор этого общего призыва, исходящий изнутри и обращенный ко всем участникам, в том числе, и прежде всего – к зрителю. Именно этот лейтмотив, а не деревянные рейки рамы, не дает композиции и сюжету разваливаться, рассыпаться, а в нашем случае с картинами анималистических сюжетов – разбегаться и разлетаться. Но это не простое собрание предметов вещественных, речь идет об объединяющей идее, смысле. Именно в этот момент рассматривание превращается в думание. До этого момента мы на картину смотрели, после этого начали её думать.

На этой большой, в спокойных серых тонах, картине звучит сложная симфония треугольников и диагоналей.

Диагоналей, как водится у прямоугольников, две. Но не в этот раз. Внутри внешней рамы картины помещен еще один портал, крайние точки которого образуют четыре валуна, лежащие на диагоналях внешней картины. И в точке их пересечения – центральный, пятый, краеугольный, камень. А в центре этого центрального камня – птица. Получается как в сказке про Кощея-бессмертного – один предмет внутри другого, и так три раза. И самый главный предмет – последний, и птица эта не вполне обычная, но для этих мест слишком уж характерная, настолько, что и помыслить Белое море без нее невозможно – называется она кулик–сорока. Нос у нее красный, а контрастным черно-белым оперением и правда на сороку похожа.

Мало того. Теперь уже эта центральная птица всей картины является нижней вершиной опрокинутого треугольника, остальные две вершины которого – такие же красноклювые кулики-сороки, сидящие на валунах верхнего ряда внутреннего каменного портала. Если вы устали от этих геометрических построений, у меня плохая новость – это еще только половина истории.

Потому что во внутренний портал картины вписан не один, а два треугольника – и вершины нижнего маркируют тоже птицы, но уже не кулики, а полярные крачки. И они тоже с цветовыми акцентными красными клювами.

Два треугольника, три триады, какая внутренняя гармония. Триада камней, триада красного, такого редкого для Севера цвета, триада птиц, без которых нет Белого моря.

Забавлялся так художник, задавая нам задачки на композицию для первого курса художественного училища, или наше воображение от нахлынувших воспоминаний про Белое море так разыгралось, трудно сказать. Но вот что мы видим в невероятно устойчивом и одновременно ладном динамично-подвижном балансе композиционных решений этого, на первый взгляд, простенького пейзажа.

Треугольники – самые внутренне устойчивые фигуры. Прямоугольники – самые правильные, простые формы. Два опрокинутых друг на друга треугольника, два прямоугольника, помещенных друг в друга… Не звучит ли здесь идея о соразмерности Северной природы, ее невероятной живучести, устойчивости и одновременно легкости, с которой всю эту конструкцию человек может сломать, смять, опрокинуть.

И вторая мысль — о простоте. Простоте того, из чего спокойная счастливая гармония жизни может составляться. Две птицы. Низкое небо и низкие сопки. Блеклая соленая вода. Литораль. Фукусы. Валуны ледниковые. Каждый – уже произведение искусства. И крики чаек. Больше ничего. Счастье. Оно ведь было, да?

На Севере чаще смотришь на небо. Во-первых, потому что оно низкое и всегда на виду. Во-вторых, потому что человек на Севере одинок, обнажен и зависим. От погоды, от природы, от стихий, от ветра – слаб он или суров, и откуда дует. Принесет с Баренцева моря туман, бус, морось, на неделю-две, и куда ты денешься? Будешь сидеть на голой доске, грызть сушеную треску, да заливать казенным спиртом свою экзистенциальную тоску.

Но не в этот раз. На картине Ватагина – начало тихого солнечного летнего дня где-нибудь в Кандалакшском заливе. Не-е-ет! Не дня. Это же белая ночь! Конечно, как я сразу не разглядел… Белые ночи Белого моря.

Тянет на Север. На Север с большой буквы и именно на Русский Север. Не припомню, чтобы еще какие-то географические названия связывались с русской нацией. Вот, правда, была еще Русская Америка… Но ее уже нет, а Русский Север жив еще, хотя и тяжко болеет. Не говорят Русский юг, восток или запад, но только – Север. В тоже время, не говорят, Норвежский или Финский Север. Почему так? Что здесь такого, что Север стал именно русским?

Чем интересуется среднестатистический человек, собираясь на юг в отпуск? Температурой воды в море, стоимостью фруктов на базаре, наличием аквапарка или дельфинария…

Тому, кто едет на Север, все это кажется абсурдом: ясно, что море холодное, ягоды и так соберем в соседнем бору или на верховом болоте, а аквапарк – под ногами, т.е. под днищем твоей лодки, и название ему – Белое море. У едущего на юг цель – «отдохнуть», т.е. еще больше изнежить и так изнеженное городской жизнью тело.

У едущего на Север цели принципиально иные. Когда мы созываем друзей в поход на Белое море, первым пунктом описания маршрута стоит – «Будет холодно, мокро, комаристо». «А зачем вы тогда туда едете???» – бывает первый же вопрос. Вот именно, зачем едут туда, где море холодное и неприветливое, где полно комаров, дожди и влажные бесконечные «моряны»?

Ясно зачем – считающий себя здоровым, ищет развлечений, считающий себя больным – чает исцеления. На Север едут за исцелением. Тела – чтобы его не утучнить, а утрудить; души – чтобы ее не развлечь, а отвлечь – от суеты, многопопечительности, ненужной сложности современной жизни; духа – чтобы его не расточить, а собрать — созерцательностью, уединенностью и молчанием. Думается, что последнее и есть то главное, что служит вектором притяжения на Север тех, кто ищет не увеселения, а исцеления.

Созерцание, уединение, молчание, приобщение, добавил бы я сейчас. В городах этого нет. Паломничество на Север затевается для проверки, прежде всего, себя… но и других тоже. Даже удивительно, как быстро и выпукло на Севере становится ясно, кто чего стоит, в городе этого сразу и не разглядишь, а здесь – как на лакмусовой бумажке…

Время, бывает, бежит, бывает, тянется, а случается, но редко – длится. Но дление – не признак ли вечности? Иногда кажется, что ты прожил за три дня целую жизнь и совсем иную жизнь. Тянет на Север, потому что Север исцеляет… если желаешь исцеления. И еще. Лекарства обычно горьки, операции болезненны… Недугующий должен приготовиться и даже желать страдания, через которое и происходит врачевание. Кто-то скажет, неужели в нашей жизни мало страданий, чтобы еще искать их нарочно? Да, конечно, страданий много, но как вся наша жизнь какая-то вымороченная, так и страдания вымороченные – изнываем мы «от мелких своих катастроф». Путаем цели со средствами, друзей с врагами, добро со злом, проповедь с политинформацией.

От рассеянности к сосредоточенности

от праздности к деятельности

Еще он нужен для обретения простоты. Северный быт ясно показывает, как, в сущности, мало вещей действительно необходимы человеку. На Севере же все становится просто. Простота во всем – в природе, в целях пути, в быту. Обретение простоты – уже само по себе достойная цель. Чем труднее путь, тем глубже очищение. Север дает очищение.

Вот о чем я думал, разглядывая картину с чайками, морем, валунами. Жаль, что её каменный портал не работает на перемещения в пространстве… Так и шагнул бы в него…

Или…?

Он Тот. Ну, в смысле не тот, а То-о-о-т. Или Тут, или Техути – древнеегипетский бог. Бог мудрости, знания и письменности, покровитель писцов, наук и священных книг, и сам был писцом верховного бога Ра. Да это же наш парень, коллега, соратник, ученый брат. Тот изображался в виде человеческой фигуры с головой ибиса, но чаще – в виде павиана бабуина. Это обезьяна такая – крупная, смелая, не боится ни леопардов, ни других крупных приматов, включая и нас с вами. Живут они большими социальными стаями и очень привязаны друг к другу. По ночам члены одной семьи спят, тесно обнявшись друг с другом. Если кому-то из них угрожает опасность, леопард там или гиена, не важно, все сразу бросаются на выручку соплеменника.

Главное внешнее выражение отношений – груминг. Это когда бабуины перебирают друг другу шерсть, очищая её от грязи и паразитов. Чем выше статус бабуина, тем больше сородичей его будут грумить. Наш герой на картине, похоже, тот еще мачо – сразу две самки выискивают вошек в его шкуре.

Но такой кайф доминантным самцам достаётся не просто так. Альфачи чаще всего рискуют собственными жизнями ради безопасности стада. Пока самки с детенышам спасаются бегством и прячутся в скалах или на деревьях, самцы бросаются на амбразуры в виде различных африканских хищников. Сплоченная группа бабуинов может без труда прогнать леопарда, льва и даже группу гиен. Да, собственно, с бабуинами никто особо и не хочет связываться. Мяса кот наплакал, а уйдешь с покусанной спиной и поцарапанной мордой. Оно тебе надо?

Бабуин смеётся в лицо диким кошкам, а ты своему начальнику и слова сказать не можешь…

Но даже такие суровые ребята способны на нежные чувства. Самки часто дружат с самцами разных рангов. Они общаются, спят, грумят и едят вместе.

Гимн Тоту. Папирус Анастази III

Хвала тебе, владыка дома, павиан с сияющей гривой, сладостный видом, приятный благорасположением, любимый всеми. Освещает он землю красотой своей. То, что на голове его, — из красной яшмы, а фалл его – из сердолика. Любовь его истекает из бровей его, и открывает он уста, чтобы оживлять. Вот владыка мой, это он сотворил меня; желает его сердце моё. Тот, будь для меня защитником, и не будет страха у меня перед глазом дурным.

А так с виду и не скажешь… Обезьяна и обезьяна. Сидит, задумавшись о несправедливости эволюции, не выведшей его в цари природы, грустит об упущенных возможностях на серой скале, погружающейся во мрак заката. А мог бы лежать на диване с чипсами перед теликом, да в тапках. Насколько круче! Не зря эволюция пару миллионов лет трудилась, отбирала самое лучшее.

Не грусти, бабуин! Это, похоже, не скала вовсе, а развалины древнего города. Города славного, шумного, торгового. Тысячи людей занимались здесь строительством, покупали, продавали, любили, ненавидели, поклонялись богам. Растили детей, учились. Умирали и приходили на суд мертвых Осириса. А ты – Тот, посланник светлейшего Ра – стоял там скромно в сторонке и записывал, фиксировал их дела. Взвешивал сердца людей на весах праведности.

И вот что теперь? Где эти шумные каменные улицы, по которым скакали всадники и ехали арбы с товарами? Где эти яркие ткани, богатые лавки, красивые женщины и темнокожие благородные воины в гремящих причудливых доспехах? Всё занесло песком забвения, ветер пустыни разрушил глинобитные стены и только бабуины – единственные его более или менее разумные обитатели – выискивают блох друг у друга на развалинах великого города.

Не грусти, бабуин! Ты еще будешь взвешивать сердца человеческие на весах суда Осириса. Там-то мы с тобой и встретимся. Ты же учтешь, что мы с тобой коллеги по цеху и тоже провели всю жизнь в поисках истины? Это же засчитывается при взвешивании праведников? Или…