Сан-Марино. Лира.
Божья коровка или бронзовка?
Крылья вырвут, остальное съедят
По мотивам жития святого Марина, основателя общины и самого маленького государства
По мотивам жития святого Марина, основателя общины и самого маленького государства
“
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Борис Пастернак, «Зимняя ночь», 1946 г.
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Борис Пастернак, «Зимняя ночь», 1946 г.
Посмотрите на реверс этой монеты. Разве этот жук похож на божью коровку, как утверждают нумизматические каталоги? Совершенно не похож. Что они понимают – нумизматы – в жуках, тем более, в божьих коровках? Впрочем, как и гравёры. Трудно определить, какого именно жука хотели изобразить дизайнеры этой монеты – Лучано Мингуцци и Гуэррино Маттия Монасси. К сожалению, обоих уже нет в живых. А раз так, то есть поле для интерпретации, в том числе и зоологической. Существует предположение, что это жук бронзовка. У меня есть история про бронзовок. А про божьих коровок вот нет. Решено, пусть будет бронзовка!
Трудно определить, какого именно жука хотели изобразить дизайнеры этой монеты – Лучано Мингуцци и Гуэррино Маттия Монасси.
“
«Одной рукой он придерживал свирель, в другой сжимал пук ниток с привязанными на концах золотыми бронзовками величиной с миндалину. Сверкая на солнце, золотисто-зеленые жуки летали вокруг шляпы и отчаянно гудели, стараясь сорваться с ниток, крепко обхватывающих их тельце. По временам какой-нибудь жук, устав кружиться без толку, отдыхал минуточку на его шляпе, прежде чем снова пуститься в бесконечную карусель.»
К сожалению, это не мой рассказ, а Джеральда Даррелла – но один из моих любимых – из повести «Моя семья и другие звери», глава «Человек с золотыми бронзовками».
К сожалению, это не мой рассказ, а Джеральда Даррелла – но один из моих любимых – из повести «Моя семья и другие звери», глава «Человек с золотыми бронзовками».
Всё глядел и глядел, как за далекими горами на той стороне моря садится в тучи багровое солнце.
Человек с бронзовками был нищим, немым и вообще немного странным. Он жил своим собственным внутренним миром – миром жуков, черепашек, голубей и брошенных щенков. Это был трикстер, дервиш, блаженный, пилигрим, накшбенди, каландар, древний сирийский мистик или… италийский святой. Например, четвертого века. Такой, как святой Марин из Сан-Марино. Точнее сначала был просто каменщик Марин, который строил дворец римского императора Диоклетиана на берегу Адриатического моря, а потом вдруг загрустил, задумался, стал подолгу засиживаться на берегу после тяжелой работы и всё глядел и глядел, как за далекими горами на той стороне моря садится в тучи червленое солнце. Загрустил, потом что-то для себя решил, возвеселился, да и подался в святые отшельники, за море – от императоров, дворцов, городов и вообще всего. И, кстати, вовремя, потому что вскоре как раз Диоклетиановы гонения на христиан случились – аккурат через два года после смерти Марина на горе Монте Титано в Аппенинах. А вот потом уже появилось и само Сан-Марино – одно из самых маленьких государств в мире, на территории Италии. И ему недавно стукнуло 1700 лет.
“
«Когда Человек с Золотыми Бронзовками заметил нас, он остановился с преувеличенным изумлением, снял свою смешную шляпу и отвесил низкий поклон».
В нашем мире все не то, чем кажется.
Вот бронзовка – она ведь не бронзовая. Это мы её такой видим. Так то она черная, если с методами объективного инструментального контроля исследовать. Потому что кутикула надкрылий этого неторопливого жука состоит из хитина, пластины которого так преломляют свет, что глаз человека воспринимает их как зеленый с золотыми переливами. Сплошной обман зрения, в общем.
Вот и люди… Они тоже чаще хотят казаться, чем быть. Быть умными, красивыми, благородными, верными, честными… Но… чаще просто отражают то, что в них хотят видеть окружающие, пускают яркий блеск в глаза, а на самом деле пусты, как самая черная чернота самого черного хвоста самой черной кошки.
Вот бронзовка – она ведь не бронзовая. Это мы её такой видим. Так то она черная, если с методами объективного инструментального контроля исследовать. Потому что кутикула надкрылий этого неторопливого жука состоит из хитина, пластины которого так преломляют свет, что глаз человека воспринимает их как зеленый с золотыми переливами. Сплошной обман зрения, в общем.
Вот и люди… Они тоже чаще хотят казаться, чем быть. Быть умными, красивыми, благородными, верными, честными… Но… чаще просто отражают то, что в них хотят видеть окружающие, пускают яркий блеск в глаза, а на самом деле пусты, как самая черная чернота самого черного хвоста самой черной кошки.
“
«Человек улыбнулся, снова надел шляпу, поднял руки и помахал мне своими длинными костлявыми пальцами. Я посмотрел на него с радостным удивлением и вежливо поздоровался. Человек ещё раз отвесил любезный поклон и на мой вопрос, не с праздника ли он возвращается, закивал головой. И тут я вдруг понял, что Человек с Бронзовками немой. Мы стояли посреди дороги, я продолжал разговаривать с ним, а он отвечал мне очень остроумной пантомимой. Он показывал, как жуки летают над головами детей, изображая самолёты, и как малыши в восторге следят за ними. Он так живо всё это показывал, что я чуть не рассмеялся. Потом он изобразил, как жуки садятся на цветы, и как он собирает их в свои клетки. Он был настоящий артист!
Я спросил его, где он берёт этих жуков, и он показал, что находит их в лесу, на старых деревьях. Он изобразил, как взбирается по стволу, как осторожно снимает жуков с коры, как кладёт их в специальные коробочки. Его жесты были настолько выразительны, что я словно сам видел всё это.
Прощаясь, он снова помахал мне своими длинными костлявыми пальцами, и я долго ещё смотрел ему вслед, пока его фигура не скрылась за поворотом. С тех пор я часто вспоминал этого удивительного человека, который, несмотря на свою немоту, умел так прекрасно рассказывать истории при помощи языка тела.
Он делал на дороге всякие виражи и спуски, гудел через нос, изображая самолёты, показывал, как жуки летают над головами детей. Его жесты были настолько выразительны, что создавалось впечатление настоящего представления. Когда он играл на свирели, его лицо светилось радостью, а движения были полны энергии и задора».
Я спросил его, где он берёт этих жуков, и он показал, что находит их в лесу, на старых деревьях. Он изобразил, как взбирается по стволу, как осторожно снимает жуков с коры, как кладёт их в специальные коробочки. Его жесты были настолько выразительны, что я словно сам видел всё это.
Прощаясь, он снова помахал мне своими длинными костлявыми пальцами, и я долго ещё смотрел ему вслед, пока его фигура не скрылась за поворотом. С тех пор я часто вспоминал этого удивительного человека, который, несмотря на свою немоту, умел так прекрасно рассказывать истории при помощи языка тела.
Он делал на дороге всякие виражи и спуски, гудел через нос, изображая самолёты, показывал, как жуки летают над головами детей. Его жесты были настолько выразительны, что создавалось впечатление настоящего представления. Когда он играл на свирели, его лицо светилось радостью, а движения были полны энергии и задора».
Он смотрел на каменистую дорогу из-под руки, потому что заходящее солнце слепило глаза и от этого в них сверкали и кружились жуками-вертячками золотистые и изумрудные крестики. Кто-то поднимался в гору. Его гору. Слегка раскачивающаяся походка, высокий силуэт в черной накидке были чем-то знакомы, по какой-то давней встрече, которая то ли была, то ли нет… Память неплохой ретушёр, а прошлое… прошлое уже случилось. Но похоже, эта встреча собиралась состояться вновь. Он со вздохом устало опустился на большой теплый валун у дороги и стал ждать.
По обочинам росли цветущие в эту светлую пору длинных теплых ночей миндальные деревья. Внутри их крон и вокруг с утра стоял несмолкаемый низкий и ровный гул пчел, как-будто там где-то был спрятан хорошо отлаженный японский дизельный двигатель. Гул не прекращался и с наступлением сумерек, когда в низине под его горой зажигались огоньки небольшого человеческого поселения с красными черепичными крышами. Пчелы с последним дневным взятком летели туда, вниз с горы. Им на смену заступали на апрельское дежурство по цветам крупные жуки, которые с низким гудением, как пуля в замедленной съемке, пролетали мимо уха и иногда с сухим шелестом врезались друг в друга где-то в темноте.
По обочинам росли цветущие в эту светлую пору длинных теплых ночей миндальные деревья. Внутри их крон и вокруг с утра стоял несмолкаемый низкий и ровный гул пчел, как-будто там где-то был спрятан хорошо отлаженный японский дизельный двигатель. Гул не прекращался и с наступлением сумерек, когда в низине под его горой зажигались огоньки небольшого человеческого поселения с красными черепичными крышами. Пчелы с последним дневным взятком летели туда, вниз с горы. Им на смену заступали на апрельское дежурство по цветам крупные жуки, которые с низким гудением, как пуля в замедленной съемке, пролетали мимо уха и иногда с сухим шелестом врезались друг в друга где-то в темноте.
Она издалека увидела его большую фигуру на белом камне и подходила медленно и осторожно, словно львица, которая скрадывает добычу в густой африканской траве. Осторожно выбирала место, куда поставить ногу при каждом шаге, как-будто исполняла дефиле на престижном подиуме.
Он молча смотрел на нее, оперев руки на узловатую палку свилеватого карагача и положив на них подбородок. Короткая седеющая борода и крупной лепки горбатый острый нос угрожающе торчали вперед тараном греческой триеры.
Он молча смотрел на нее, оперев руки на узловатую палку свилеватого карагача и положив на них подбородок. Короткая седеющая борода и крупной лепки горбатый острый нос угрожающе торчали вперед тараном греческой триеры.
Она замышляла эту встречу, она думала, что готова к ней.
Черное матовое облегающее платье с глухим высоким воротом, но с распахнутой почти до поясницы спинкой – так шло её нескладной, угловатой, но такой женственной фигуре. Блестящие зеленые пайетки из надкрыльев жуков – бронзовок и златок – идеально подойдут к нему, компенсируя отсутствие выреза спереди. Они так и притягивают к себе взор, переливаясь то глубоким фиолетовым, то бесшабашным изумрудно-зеленым с мягкой желтизной по краям. Многочисленные ямочки в передней, выпуклой части элитр, имитируя алмазную огранку, увеличивают площадь блестящей поверхности, усиливают эффект заигрывания с цветом, светом и взглядами окружающих.
Повернулась перед огромным, в рост, тяжелым зеркалом в черной резной дубовой раме, разглядывая отражение с разных сторон. Чего-то не хватало. Нужен завершающий эту, в целом удовлетворительную картину, штрих. Ну, конечно. Серьги! Да, взять те самые. Длинные прямые каштановые волосы сбегали по плечам, закрывали маленькие аккуратные уши, но если временами во время разговора элегантно отбрасывать их небрежным движением руки, то зеленая вспышка в мочке розовой раковины будет очень даже кстати. И кольцо с изумрудом на той руке, которая волосы поправляет. Но это потом, ещё не сейчас.
Идеально. Быстро, словно в танце, крутанулась снова. Зеленые, серебристые, бронзовые, золотые искры, в продуманном беспорядке разбросанные по бездонно глубокому черному бархату, так и брызнули. Она выглядела как одна непристойная, недоступная смертным драгоценность. Исключительное ювелирное изделие ручной работы, разложенное на мягком бархате в витрине лавки где-нибудь на темной улице Сплита, которое разглядывает через мутное стекло зазевавшийся раб-посыльный.
Черное матовое облегающее платье с глухим высоким воротом, но с распахнутой почти до поясницы спинкой – так шло её нескладной, угловатой, но такой женственной фигуре. Блестящие зеленые пайетки из надкрыльев жуков – бронзовок и златок – идеально подойдут к нему, компенсируя отсутствие выреза спереди. Они так и притягивают к себе взор, переливаясь то глубоким фиолетовым, то бесшабашным изумрудно-зеленым с мягкой желтизной по краям. Многочисленные ямочки в передней, выпуклой части элитр, имитируя алмазную огранку, увеличивают площадь блестящей поверхности, усиливают эффект заигрывания с цветом, светом и взглядами окружающих.
Повернулась перед огромным, в рост, тяжелым зеркалом в черной резной дубовой раме, разглядывая отражение с разных сторон. Чего-то не хватало. Нужен завершающий эту, в целом удовлетворительную картину, штрих. Ну, конечно. Серьги! Да, взять те самые. Длинные прямые каштановые волосы сбегали по плечам, закрывали маленькие аккуратные уши, но если временами во время разговора элегантно отбрасывать их небрежным движением руки, то зеленая вспышка в мочке розовой раковины будет очень даже кстати. И кольцо с изумрудом на той руке, которая волосы поправляет. Но это потом, ещё не сейчас.
Идеально. Быстро, словно в танце, крутанулась снова. Зеленые, серебристые, бронзовые, золотые искры, в продуманном беспорядке разбросанные по бездонно глубокому черному бархату, так и брызнули. Она выглядела как одна непристойная, недоступная смертным драгоценность. Исключительное ювелирное изделие ручной работы, разложенное на мягком бархате в витрине лавки где-нибудь на темной улице Сплита, которое разглядывает через мутное стекло зазевавшийся раб-посыльный.
Он смотрел на неё со смесью восхищения и отвращения. И красиво, и противно одновременно – как всё и всегда в любой женщине. В его голове слышался хруст, с которым крылышки для её вечернего платья отрывали от несчастных жуков. Цена украшений из крыльев златок и бронзовок велика – жизнь жука. Неужели жука жалко? Подумаешь! Какой-то жук… Один жук дает две пайотки длиной 3-5 сантиметров. На одно такое платье ушла тысяча. Маленькие загорелые пальчики эфиопских или нумибийских рабынь розовыми ногтями поддевают надкрылья жуков со стороны брюшка, выдергивают из склеритов – надкрылья в левую корзину, тельца жуков в правую – приготовить на ужин гладиаторам. Сколько оно стоило? Десять чернокожих рабов? Пятнадцать?
Он смотрел на неё со смесью восхищения и отвращения. Она смотрела на него с ожиданием...
Она готовилась к этой встрече, но не ожидала, что будет так, прямо тут, на дороге, в пыли, среди золотистых жуков, с гулом и даже каким-то надрывным низким воем выныривающих внезапно из темноты, как пикирующие бомбардировщики, выходящие из облаков над обреченным городом на запредельные углы атаки. Жуки норовили сесть ей на голову, плечи, облепили темное платье и путались, вибрируя крыльями от возмущения у нее в прическе. Уже было невозможно понять, где живые жуки, а где украшения из их крыльев на её одежде. Хорошо, что это были не пчелы. Встреча явно не задавалась. Его гора, его золотистые бронзовки не хотели её принимать.
Он сидел в небольшой пещере и смотрел в прорубленное в известняке круглое окошко, в котором стояла кривая восковая свеча. Темная точка на светлой дороге из известкового плитняка медленно и уныло исчезала во мраке и тумане долины.
Свеча стояла на окне, свеча горела, и в круге, который в черноте итальянской ночи очерчивал ее дрожащий свет, летали крупные жуки. Они вернулись оттуда, издалека, из оливковых рощ у подножия горы и медленно кружили, растопырив лапки и прижав к телу блестящие надкрылья. Один из жуков, возможно, слегка обожженный пламенем, со стуком упал на стол и аккуратно сложил полупрозрачные крылья в небольшие щели под надкрыльями, превратившись в изумрудную драгоценность, сверкающую в неверном свете свечи. Пошевелив пару секунд короткими усиками, словно ориентируясь в новом незнакомом пространстве, жук пополз по грубому дубовому столу к его руке, лежавшей на книге.
Он наклонился к столу, словно в попытке разглядеть бронзовку, которая лапками щекотала его запястье. Голова спокойно и медленно опустилась на руки, закрылись глаза, то ли вздох, то ли имя слетело с губ, мимолетной влажной дымкой затуманив зеркальный блеск золотых склеритов жука…
Уснул монах Марин, но кто знает, вдруг и в наши дни под видом немых юродивых с золотыми бронзовками на ниточках и черепашками с розовыми ленточками на лапках он устраивает встречи хорошим людям – чистой душой жалеющих страдающих тварей. Просто так, ради небольшого жизненного утешения в ненастье. Ведь все не то, чем кажется, а чудеса случаются…
Свеча стояла на окне, свеча горела, и в круге, который в черноте итальянской ночи очерчивал ее дрожащий свет, летали крупные жуки. Они вернулись оттуда, издалека, из оливковых рощ у подножия горы и медленно кружили, растопырив лапки и прижав к телу блестящие надкрылья. Один из жуков, возможно, слегка обожженный пламенем, со стуком упал на стол и аккуратно сложил полупрозрачные крылья в небольшие щели под надкрыльями, превратившись в изумрудную драгоценность, сверкающую в неверном свете свечи. Пошевелив пару секунд короткими усиками, словно ориентируясь в новом незнакомом пространстве, жук пополз по грубому дубовому столу к его руке, лежавшей на книге.
Он наклонился к столу, словно в попытке разглядеть бронзовку, которая лапками щекотала его запястье. Голова спокойно и медленно опустилась на руки, закрылись глаза, то ли вздох, то ли имя слетело с губ, мимолетной влажной дымкой затуманив зеркальный блеск золотых склеритов жука…
Уснул монах Марин, но кто знает, вдруг и в наши дни под видом немых юродивых с золотыми бронзовками на ниточках и черепашками с розовыми ленточками на лапках он устраивает встречи хорошим людям – чистой душой жалеющих страдающих тварей. Просто так, ради небольшого жизненного утешения в ненастье. Ведь все не то, чем кажется, а чудеса случаются…
“
«Последний раз я видел Человека с Золотыми Бронзовками как-то под вечер на пригорке у дороги… Он шёл и наигрывал на своей свирели грустную мелодию. Я громко окликнул его, но он не обернулся, а только приветливо помахал мне рукой. На повороте дороги его силуэт ясно обозначился на фоне бледно-сиреневого вечернего неба. Мне хорошо была видна потёртая шляпа с перьями, оттопыренные карманы пиджака, бамбуковые клетки с сонными голубями и медленный хоровод чуть приметных точек — это кружились над его головой золотые бронзовки. Но вот он уже скрылся за поворотом, и теперь передо мной было одно лишь бледное небо, где плавало серебряное пёрышко молодого месяца. Вдали, в сгустившихся сумерках, замирали нежные звуки свирели». Мне хорошо была видна потёртая шляпа с перьями, оттопыренные карманы пиджака, бамбуковые клетки с сонными голубями и медленный хоровод чуть приметных точек — это кружились над его головой золотые бронзовки».
