Сладкое: витаминное ассорти по-медвежьи.

На тропе много свежего медвежьего помета,

почти полностью состоящего из ягод рябины.

Ягоды на вкус кисло-сладкие.

Из дневниковой записи лесника заповедника

(из собрания литературных перлов сотрудника заповедника А.П. Никанорова).

Андрюха был из казаков. Родом из одного из самых старинных на полуострове казацких поселков Шаромы, что в долине реки Камчатки, около пгт. Мильково. Его мама была там директором школы, но Андрюха (по-моему, их было трое в семье) был оторвой - лесным человеком. Не в маму, в общем. От чего она расстраивалась, а он раздражался, когда она учила его жить, и снова уходил в леса. Он был коренастым, светловолосым, очень симпатичным парнем с открытым лицом и немного застенчивой улыбкой. Мы как-то сразу подружились и много раз вместе ходили в маршруты по его избушкам. Вечерами, после тяжелых переходов, сидя у открытой дверцы печки, в которую Андрюха пускал папиросный дым, много говорили ”за жисть”. Наши вкусы и взгляды нередко были диаметрально противоположными, например, он, как часто бывает у “простых” людей, во всех бедах страны винил евреев, или, скажем, терпеть не мог классическую музыку, просто уши зажимал и чуть не выбегал из избушки, когда я “заводил свою шарманку”, как он выражался. В то время по радио часто передавали Ламбаду - вот ее он мог слушать по 10 раз подряд.
Один из наших самых счастливых, я бы сказал, походов был в апреле 1989. Мы пошли втроем - моя жена, Андрей и я. Девушки у него не было, он вообще на эту тему был какой-то стеснительный очень. И проявлял к нам, как к молодой паре, трогательную заботу. Например, в избушках всегда сам готовил еду и не допускал мою жену к печке. Странно, правда? Где же место жене, как не у печки?
В апреле в реки Камчатки начинают идти первые проходные лососи - сначала это кунджа. Рыба не то чтобы не промысловая - это крупный, красивый лосось с белыми пятнами на темно-зеленой спине и удлиненным, прогонистым телом - но не очень популярная, по одной простой причине. У кунджи, в отличие от других проходных лососей, мясо не красное, а белое - не товарный у мяса вид, так сказать. Но нам было все равно - после долгой-долгой зимы это была первая свежатинка и как только с лимана в поселок прибегал лесник и кричал “Кунджа пошла!”, народ, можно сказать, все бросал и ехал на рыбалку. Ну, азартный народ…
Кунджу ловили “на поддев” - брали леску толщиной миллиметр и крючки-тройники, чем больше, тем лучше, сантиметров 5 в самый раз. На конце - грузило грамм 50. Размахнешься, к-а-а-ак забросишь и дергаешь к себе. Рыбы так много было, и шла она так плотно, что 2-3 попытка уже была удачной.
Но мне запомнилась рыбалка на кунджу на р. Тихой.
На Камчатке так много рек, что фантазия топографов, видимо, быстро истощилась и они стали давать новым водотокам такие оригинальные названия, как Первая, Вторая, … Восьмая, Быстрая, Шумная, Тихая. Что касается двух последних, то их названия действительно соответствовали характеру этих рек. Шумная вытекала из озера в кальдере вулкана Узон и почти на всем своем протяжении была речкой горной, в долину реки Гейзерной она врывалась огромным, очень красивым водопадом примерно в том месте, где в 1941 году геолог заповедника Татьяна Устинова открыла первый в СССР гейзер. И дальше, уже до самого океана, имела характер стремительный, бурный, в общем, шумный.
А р. Тихая текла себе спокойно по большой приморской тундре, собирая на пути многочисленные мелкие водотоки со склона вулкана со странным названием Кихпиныч. Вода в Тихой была совершенно прозрачная и рыба сверху в ней была видна, как в аквариуме. Идешь по еще заснеженному берегу и смотришь, где на глубине стоит, слегка шевеля плавниками, удерживаясь на медленном течении, рыбина покрупнее. Разматываешь леску и стараешься забросить крючок с грузилом за кунджу. Потом, дерг - и готово, рыба бьется на берегу.
Андрей любил свежую икру кунджи. Таскал в тряпочке, прямо как солдаты в войну (никогда такого больше не видел), крупную соль, взрезал охотничьим ножом рыбине брюхо, вытаскивал еще слабо развитую женскую гонаду, которая напоминала по форме какое-то плотное, длинное, причудливое бледно-оранжевое соцветие, солил и ел прямо сырой.
В заповеднике Андрей был эдаким, как сейчас бы сказали, менеджером. Но управлял он не людьми или бизнес-процессами. Он управлял избушками - завозил и пилил там дрова, делал мелкий ремонт и строительство, поддерживал порядок, водил посетителей, обеспечивал заброску продуктов.
Осенью народ из заповедника съезжал и Андрюха оставался практически один на площади с четверть миллиона гектаров. Мне кажется, ему это в кайф было, и я его понимаю.
К зиме он готовился не хуже медведя. Сгущенка сгущенкой, тушенка тушенкой, но без витаминов долгую камчатскую зиму не протянуть. И Андрюха делал витаминное ассорти по медвежьему рецепту. Зверь, когда осенью пасется на приморских тундрах, пожирает все подряд - шикшу, рябину, кедровые шишки, бруснику. Вот и Андрюха готовил в своих избушках такое ассорти - то есть собирал сразу в пятилитровые банки буквально все подряд, как медведь - ягоды можжевельника, шиповник, рябину, уже прихваченную морозом голубику. Засыпал все это большим количеством сахара, так что после того, как ягоды отдавали сок, получался эдакий густой сироп фиолетового цвета. Шиповник приходилось выплевывать, потому что Андрюха его, разумеется, не чистил, а вот все остальное шло на ура, не хуже сухого киевского варенья. И вид у этого ассорти был очень эстетичный - все это перемешанное разнообразие плодов камчатских тундр в прозрачной банке ласкало взор.
Андрей в чем-то не поладил с начальством и через несколько лет ушел из заповедника. Это было немного неожиданно, жалко и странно, потому что парень он был совершенно не конфликтный, толковый, покладистый, и, что самое главное - совершенно непьющий. Не знаю, какая уж там кошка пробежала. Но это увольнение совершенно переломало его жизнь.
Однажды, спустя уже несколько лет, мы получили большой японский грант на учеты гнезд белоплечих орланов, я летал несколько дней на вертолёте по долине реки Камчатки, и решил на обратном пути заехать к Андрюхе в его Шаромы.
Видно было, что он очень рад встрече. Но я был страшно поражен увиденным. Кажется, он ненавидел то, как живет. Он просто не смог вписаться в тот социум, который окружал его, не мыслил и не видел себя нигде, кроме как в дикой природе, среди гор, тихих и шумных рек, медведей и прочего зверья, которое было ему, кажется, ближе, чем все остальное человечество… Такой Дерсу Узала 20-го века.
Даже уже не помню, чем он занимался, то ли туристов водил, то ли охотился на медведей, и на это как-то существовал, вернее, как-то перебивался. Он спивался в этих Богом забытых Шаромах. И даже его такое открытое и симпатичное лицо переменилось, появилась на нем какая-то печать обреченности. Не знаю, что стало с ним потом, может быть, что-то все-таки произошло, женился... Не знаю, не думаю.
Через Шаромы проходила трасса из Усть-Камчатска в город. Мы с ним стояли, голосуя проходящим КАМазам, груженым лесом. Один остановился, мы прощались и оба понимали, что больше никогда не увидимся. Я закинул рюкзак и ружье в кабину, и сказал ему какую-то глупость, что так жить нельзя...
А как нужно, сам-то ты знаешь?