Танзания. Сенти. Страус
Во всем виноваты танцы
“
Он твой мальчик, ты его девочка,
Он обманщик, да и ты не припевочка.
Ты наследила, он же не понял.
Он перепутал, ты растерялась,
Сонное утро долго смеялось.
Cтаринная народная песня
Он обманщик, да и ты не припевочка.
Ты наследила, он же не понял.
Он перепутал, ты растерялась,
Сонное утро долго смеялось.
Cтаринная народная песня
Раз-два-три, раз-два-три, раз...
Танец был приглашением, будто она знала, что он смотрит на нее сквозь шипастые ветви чахлого буша. Она не была стопроцентно уверена, что он вообще там, поблизости, и что он смотрит на неё. Но вдруг он услышит, почувствует это её безмолвное послание, ощутит вибрацию сухой каменистой почвы под её танцующими, такими эффектными голыми мускулистыми ногами. Станцевать на этой небольшой круглой поляне посреди густого кустарника было спонтанным решением, откликом на какие-то не вполне еще ясные ей самой внутренние движения души. Иногда она просто не могла пересилить себя и танцевала в одиночестве, просто так, для души.
Танец был приглашением, будто она знала, что он смотрит на нее сквозь шипастые ветви чахлого буша. Она не была стопроцентно уверена, что он вообще там, поблизости, и что он смотрит на неё. Но вдруг он услышит, почувствует это её безмолвное послание, ощутит вибрацию сухой каменистой почвы под её танцующими, такими эффектными голыми мускулистыми ногами. Станцевать на этой небольшой круглой поляне посреди густого кустарника было спонтанным решением, откликом на какие-то не вполне еще ясные ей самой внутренние движения души. Иногда она просто не могла пересилить себя и танцевала в одиночестве, просто так, для души.
Раз-два-три, раз-два-три, раз...
Медленное начало, знакомый ритм, сначала ненавязчиво, словно издалека, но потом все быстрее и быстрее. Выход на середину утоптанной площадки с покрытым трещинами от затянувшейся зимней засухи грунтом. Она прикрыла свои огромные пятисантиметровые глаза с пушистыми, словно вздрогнувшими вверх ресницами длиной с мизинец человека. И мысленно представила, что он выходит из побуревших от пыли токовища кустов. Смотрит на нее. Глаза в глаза. Крыло к крылу. Высоко посаженные глаза широко открыты, но смотрят ли они на неё? Прямая спина, прямой взгляд, почти в упор. Кого ты представляешь на моем месте? А ты? Так не смотрят на совершенно чужого. Так смотрят на того, кому дарят танец. Так не касаются временного попутчика в купе поезда дальнего следования. И так не сбивается дыхание от случайно скользнувшего по касательной равнодушного взгляда – от тебя сразу в сторону.
Медленное начало, знакомый ритм, сначала ненавязчиво, словно издалека, но потом все быстрее и быстрее. Выход на середину утоптанной площадки с покрытым трещинами от затянувшейся зимней засухи грунтом. Она прикрыла свои огромные пятисантиметровые глаза с пушистыми, словно вздрогнувшими вверх ресницами длиной с мизинец человека. И мысленно представила, что он выходит из побуревших от пыли токовища кустов. Смотрит на нее. Глаза в глаза. Крыло к крылу. Высоко посаженные глаза широко открыты, но смотрят ли они на неё? Прямая спина, прямой взгляд, почти в упор. Кого ты представляешь на моем месте? А ты? Так не смотрят на совершенно чужого. Так смотрят на того, кому дарят танец. Так не касаются временного попутчика в купе поезда дальнего следования. И так не сбивается дыхание от случайно скользнувшего по касательной равнодушного взгляда – от тебя сразу в сторону.
Раз-два-три, раз-два-три, раз...
Крыло к крылу, бедро к бедру. Казалось, что ритм, тему, состояние и фигуры этого танца она придумывает на ходу, замысловато импровизируя. Со стороны это превращалось из танца с партнером в соревнование или даже борьбу с невидимой тенью. Кто был этой тенью? Он? Или она боролась сама с собой?
В конце прохода резкая остановка, снова поворот, вызывающе вздернутое крыло, взгляд вполоборота, прямо на него, мгновение они смотрят друг на друга и снова: поворот головы, клюв опущен к шее. Ритм и скорость движений учащались. Шея к шее, клюв к клюву.
Крыло к крылу, бедро к бедру. Казалось, что ритм, тему, состояние и фигуры этого танца она придумывает на ходу, замысловато импровизируя. Со стороны это превращалось из танца с партнером в соревнование или даже борьбу с невидимой тенью. Кто был этой тенью? Он? Или она боролась сама с собой?
В конце прохода резкая остановка, снова поворот, вызывающе вздернутое крыло, взгляд вполоборота, прямо на него, мгновение они смотрят друг на друга и снова: поворот головы, клюв опущен к шее. Ритм и скорость движений учащались. Шея к шее, клюв к клюву.
Раз-два-три, раз-два-три, раз.
Отсюда рождался ритм. Ритм бесконечного преодоления, ритм погони. Крыло то поднимается, то опускается, то раскрываются оба крыла, словно для горячего последнего объятия на перроне, после третьего звонка, перед уходящим в ночь скорым поездом. Три шага вперед, поворот, шаг назад. Корпус вперед и сразу снова назад, присесть на голени, низко над землей, маша из стороны в сторону распахнутыми крыльями. Медленно, медленно, не торопись, закрой глаза, запрокинь голову назад. Медленно. Крылья, крылья – над головой. Разворот этой потрясающей длинной шеи, она выпрямлена, а походка расслаблена, плавный изгиб.
Отсюда рождался ритм. Ритм бесконечного преодоления, ритм погони. Крыло то поднимается, то опускается, то раскрываются оба крыла, словно для горячего последнего объятия на перроне, после третьего звонка, перед уходящим в ночь скорым поездом. Три шага вперед, поворот, шаг назад. Корпус вперед и сразу снова назад, присесть на голени, низко над землей, маша из стороны в сторону распахнутыми крыльями. Медленно, медленно, не торопись, закрой глаза, запрокинь голову назад. Медленно. Крылья, крылья – над головой. Разворот этой потрясающей длинной шеи, она выпрямлена, а походка расслаблена, плавный изгиб.
Раз-два-три, раз-два-три, раз.
Голова немного кружилась, все смазывалось в движении – саванна, отдельно стоящие бутылочные деревья, за которые заходило медное солнце, словно кто-то от наслаждения закрывал, но не до конца, длинные мягкие ресницы и окружающий мир гас в этих глазах. Возникло чувство какой-то легкости, едва ли не полета. Но полета в одиночестве, в молчании, даже в темноте. Это была их извечная мечта – о полете, который никогда невозможен. Это была конфронтация, то ли побег, то ли погоня, но кто кого догонял и от кого убегал, в этом танце было не разобрать, так все слилось в сплошном вихре её движений.
Она словно излагала свою жизненную позицию – поступала только так, как хотела. То была дерзкой, то покорной. То отпускала от себя, то заигрывала, и сама старалась подчинить. То была невестой, то бунтовала. Это была румба. Румба у подножия Килиманджаро. Сотри меня, смотри на меня, останься. Бурая пыль высохшей равнины медленно поднималась в неподвижном вечернем воздухе, постепенно скрывая от посторонних глаз токовище пары африканских страусов.
Голова немного кружилась, все смазывалось в движении – саванна, отдельно стоящие бутылочные деревья, за которые заходило медное солнце, словно кто-то от наслаждения закрывал, но не до конца, длинные мягкие ресницы и окружающий мир гас в этих глазах. Возникло чувство какой-то легкости, едва ли не полета. Но полета в одиночестве, в молчании, даже в темноте. Это была их извечная мечта – о полете, который никогда невозможен. Это была конфронтация, то ли побег, то ли погоня, но кто кого догонял и от кого убегал, в этом танце было не разобрать, так все слилось в сплошном вихре её движений.
Она словно излагала свою жизненную позицию – поступала только так, как хотела. То была дерзкой, то покорной. То отпускала от себя, то заигрывала, и сама старалась подчинить. То была невестой, то бунтовала. Это была румба. Румба у подножия Килиманджаро. Сотри меня, смотри на меня, останься. Бурая пыль высохшей равнины медленно поднималась в неподвижном вечернем воздухе, постепенно скрывая от посторонних глаз токовище пары африканских страусов.
Больше мне нечего добавить про то, почему на монете в 20 танзанийских сенти изображен страус. Мне надо передохнуть, нелегко, знаете ли, танцевать в моем возрасте.
Раз-два-три, раз-два-три, раз.
Раз-два-три, раз-два-три, раз.