Олени, цапли и медведи над крышами города
“
Пластиковый ремень каски сильно натирал подбородок. Кушак монтажного пояса жестким узлом впивался в поясницу. Страховочным карабином я прищемил указательный палец. Но этот дискомфорт звучал диссонансом только на далекой периферии ощущений вегетативной нервной системы. Кровь несла кипяток адреналина по жилам и на мелкие неудоства не было времени обращать внимание – мы лезли на высоту 25 метров по строительным лесам вокруг Зоологического музея МГУ.
Звуки города доносились сюда приглушенно и в этом узком, отгороженном от мира пространстве создавался какой-то свой приватный вайб. Здесь нас не видел никто… кроме зверей, птиц и рептилий безмолвно, но настороженно наблюдавших за тем, чем тут занимаются эти странные люди в странных оранжевых шапочках.
Внизу, за матерчатым баннером, имитирующим в деталях архитектурные элементы фасада, в том числе и надпись в старорежимный стилистике ЗООЛОГИЧЕСКiЙ МУЗЕЙ, шумела утренняя Большая Никитская. Сквозь дырочки в плотной ткани просвечивало солнце, отражающееся от старинного волнистого оконного стекла в Орловском особняке на противоположной стороне улицы. Звуки города доносились сюда приглушенно и в этом узком, отгороженном от мира пространстве создавался какой-то свой приватный вайб. Здесь нас не видел никто… кроме зверей, птиц и рептилий безмолвно, но настороженно наблюдавших за тем, чем тут занимаются эти странные люди в странных оранжевых шапочках.
Многие здания московского университета на Моховой строились на самом переломе века 19 и века 20-го специально для научных и образовательных целей. Одним из них, помимо корпусов учебных, был Зоологический музей. Его здание голубым массивным балкером с носовым бульбом полукруглого входа вплывает на угол Большой Никитской из тесной глубины университетского квартала на Моховой. Внешне архитектура ничем особенным, кроме алмазного руста главного фасада, не примечательна. Да и остальные корпуса, принадлежащие сейчас разным факультетам, выполнены в таком же громоздком и претенциозном имперском стиле…
Но есть нюанс. Чтобы подчеркнуть особенность того, что хранит музея, архитектор украсил фасад нашего здания многочисленными барельефами на анималистические темы. Здесь, на капителях коринфских колонн цветёт пышным гипсовым цветом биологическое разнообразие. Цапли с хищным видом ловят рыбу. Зайцы хоронятся от лис в гипсовых кустах, лисы, выставив наружу носы, выслеживают зайцев. Медведи, отвесив нижнюю губу, задумчиво смотрят на прохожих. Змеи охотятся на ящериц. Ящерицы греются на скупом московском солнце, поднимающемся из-за стен Кремля. Совы, как и медведи, таращаться сонными круглыми глазами на шумно-торопливую толпу внизу. Олени… которым в принципе безразлично окружающее, жуют траву, заодно поддерживая рогами волюты колонн. Удивительным образом в эту компанию залетели свиристели – один с отбитым носом, но характерный хохолок, острые крылья и форма хвоста позволяют уверенно определить изображение птицы до вида. Впрочем, свиристели здесь ненадолго – поза гипсовой птицы выражает готовность вспорхнуть вместе со стаей и покинуть столицу, скрывшись в осенних подмосковных лесах в поисках рябины.
Трудно определить, какого именно жука хотели изобразить дизайнеры этой монеты – Лучано Мингуцци и Гуэррино Маттия Монасси.
На главном угловом фасаде затаились настоящие горгульи – летучие мыши размером с собаку ждут, когда зажжется городская подсветка, чтобы рухнуться с парадного фриза музея вниз, в узкую каменную щель Никитского переулка и вынырнуть уже у Охотного ряда и Националя, где в молочном свете городской иллюминации толкутся у фонарей ночные бабочки. Горные архары с лихо закрученными, как усы городовых начала века, рогами мрачно и тупо смотрят в пустое пространство сквера имени Строителей Москвы. В начале века, во время строительства здания музея этот квартал на углу Никитской и Большого Кисловского, занимал Никитский монастырь. Теперь громоздится пошлым сталинским ампиром мрачное, грязно-серо-зеленое кособокое здание тяговой подстанции метрополитена. Выражение взгляда архаров объяснимо – столько лет смотреть на это архитектурное уродство вместо трехъярусной колокольни из итальянского кирпича, разрушенной в 1929 году…
Трудно определить, какого именно жука хотели изобразить дизайнеры этой монеты – Лучано Мингуцци и Гуэррино Маттия Монасси.
“
Эта идея – о том, что неживое оживает, мертвое воскресает – неотступно преследует меня в музее. Идея не нова и даже, наверное, избита. Однако в нашей повседневности не часто приходит в нашу голову светлым воспоминанием. В музее же… В музее – другое дело. Здесь даже пыль пропитана размышлениями о смысле бытия, о жизни и смерти… В музее эта мысль витает в воздухе, струясь золотыми паутинками солнечного света, который проникает между щелями штор и выхватывает из неживой темноты витрин то искорку стеклянного глаза льва, то обсидиановый кончик рога бизона, то витиеватый, словно покрытый древними полустертыми письменами, бивень нарвала. Может и звери на фасаде – как Бронзовый и Деревянный из сказки Сельмы Лагерлёф «Путешествие Нильса с дикими гусями»? Оживают, едва заслышав в туманной ночи позднего сентября глухой крик гусиного клина, пролетающего над крышами города? Сходят с колонн коринфского ордера и гуляют над крышами города, гулко стучат гипсовыми копытами по стальным листам кровли, торопясь вернуться на свои места к последнему, двенадцатому удару кремлевских курантов…